Ярославна: на войне немцы сжигали больных в крематории

Газета "Pro Город" и сайт progorod76.ru при информационной поддержке ярославского городского молодежного центра проводит конкурс "Связь поколений", посвященный 70-летию Победы в Великой Отечественной войне. Принять в нем участие может каждый житель Ярославля и Ярославской области. Для участия в конкурсе необходимо прислать историю, связанную с теми военными годами, фотографии тех времен или воспоминания своих бабушек и дедушек о Великой Отечественной войне.

Рассказ о своем дедушке прислала Александра Мордикова, ученица 10а класса ярославской школы №28.

 

Память стариков еще упорно хранит то, что пережили они в годы Великой Отечественной войны. Но их все меньше и меньше с каждым годом. Уникальные свидетельства последних очевидцев тем более ценны сегодня. Мой дедушка Георгий Евтихеевич Мордиков не воевал, но он попал в другие жернова истории военных и послевоенных лет. Его жизнь -  свидетельство трагичной участи многих наших соотечественников. Однажды мы решили, что обязательно нужно записать его воспоминания, чтобы они навсегда остались в памяти нашей семьи. Его рассказ о его войне, совсем «другой войне», потрясает...

 

 

Трудно вспоминать те годы. Много пережито, много было несправедливого. Но, думаю, рассказывать об этом нужно. Ведь все это было на самом деле. Это наша история.

Мы жили в Херсоне, когда началась война. Я был студентом Одесского техникума физкультуры.

К концу лета 41-го Херсон заняли немцы. Комендантские часы, расстрелы, вечный страх. Люди стали жить в полдыхания.

 

 

В Германию или в могилу
 

В один из дней 42-го года, в один из дней, когда я, как всегда, промышлял на рынке, туда с облавой нагрянули немцы. Убежать или скрыться не было никакой возможности. Всех, кто оказался в тот злополучный час в торговом месте, окружили и, угрожая автоматами, погнали на биржу. В той толпе оказался и я. 

Нас, как скот, загнали за железные ворота во двор и объявили через переводчика, что все «пойманные» должны написать письмо родственникам, где под расписку те гарантируют нашу явку через два дня для отправки в Германию. «Отказавшуюся» семью грозились расстрелять. Через три дня в назначенный час на городской площади собрались все. Проводы были недолгими. 

 

Нас везли, как скотину
 

Сформировали целый эшелон. В так называемые вагоны-телятники затолкали по 50-70 испуганных, измученных неизвестностью человек. Внутри не было ни нар, ни скамеек. Ехали сидя на полу, сидя и спали. В пути вообще не кормили. В туалет выводили пару раз в сутки. Сказать, что всем пришлось плохо, значит, ничего не сказать. Самые слабые уже через день впали в истерику. Те, кто не мог дотерпеть до очередного вывода в туалет, справляли нужду тут же в вагоне. От этого образовался стойкий, непереносимый запах испражнений. У одной пожилой женщины не выдержало сердце, и она умерла. Всю ночь пришлось находиться с трупом в вагоне. Только под утро тело вынесли. В общей сложности мы ехали трое суток, которые показались вечностью.

 

Негодных к работе сожгли в крематории
 

В Кракове был пересылочный пункт, вагоны наконец-то открыли. Помню, как яркий дневной свет сильно ослепил всех. Многие не могли самостоятельно выйти из вагона, поскольку от постоянного сидения ноги затекли и опухли.

Нам предстояло пройти медкомиссию, которая, как объяснили, выявит степень пригодности к работе в Германии. Иными словами, немцы должны были провести сортировку людей.

Мы почему-то думали, что больных отправляют обратно домой или на легкие работы. Я решил воспользоваться моментом и сказать, что болен, поэтому поделился своими мыслями со стоящими рядом. Но тут ко мне подошел незнакомый поляк и предупредил, чтобы я ни в коем случае не говорил комиссии о своих недугах, иначе...Он подвел меня к окну и показал на большую трубу, из которой валил густой дым. Это был крематорий. Всех «отсортированных», то есть больных или негодных, фашисты отправляли не домой, а в крематорий. Их просто сжигали. Тогда я понял, что за странный запах стоял вокруг.

 

Карательный лагерь
 

Меня признали годным, и еще четверо суток нас везли в Берлин, где всем предстояло жить в лагере и работать на паровозоремонтном заводе. Помню, как начальник лагеря выстроил нас и через переводчика сообщил: «Вы привезены в Германию из ада в рай и должны трудиться честно. Иначе вас ждет карательный лагерь».

Что такое «карательный лагерь», нам пришлось узнать позже. Из рассказов тех, кому довелось там побывать и посчастливилось выжить. 

В концлагере еще был слабый шанс выжить, а в карлагере - люди выдерживали не более двух недель. Их фактически не кормили, вернее сказать, процесс кормежки превращался в своеобразную пытку. Стоя на коленях, с завязанными руками, заключенные должны были умудриться хлебнуть обжигающе горячую травяную баланду, которая текла по специальному желобу.

Кто сколько хлебнет. Все стояли вдоль желоба, беспомощные, с обожженными ртами и голодными глазами провожали так называемую пищу. Естественно, большинство умирало от голода.

 

Пеплом русских людей удобряли поля
 

Зная, что такое карлагерь, русские старались туда не попадать. Но миновать его было трудно. Плохо работаешь (шатаешься от слабости) - туда. Своровал какой-нибудь кусок (из-за невыносимого, мучительного голода) - туда, в карлагерь. Многие, кто приехал со мной, нашли там свою смерть.

Впрочем, в «обычном» лагере было немногим лучше. Жили мы в бараках. Получали вечером пайку - 250 граммов хлеба и баланду с травой. А ведь работа была тяжелой и изматывающей - мы ремонтировали и разбирали паровозы. Через десять дней, как правило, все уже шатались от голода. Потом приспособились брать жменьку соли, чтобы потихоньку есть ее, заглушая голод. Но после голой соли страшно хотелось пить, а воды вдоволь не было, да и почки отказывали. Люди стали пухнуть. Многие умирали. Каждый день перед разводом недосчитывались 10-12 человек. А в лагере было полторы тысячи репатриантов. Чтобы справиться с таким количеством покойников, фашисты вырыли за лагерем большую яму. Туда-то и сбрасывали трупы. Тела потом сжигали, а пеплом удобряли свои поля.

 

Выживал сильнейший
 

Работали мы по 12-14 часов. Хотя разве можно назвать это работой - все были ходячими трупами. Складывалось впечатление, что наш труд никому не нужен, а была лишь определенная цель - уничтожить всех пригнанных из России. За полгода у меня, как и у всех, развилась дистрофия третьей степени. Мало того, атрофировался мозг: людьми завладело какое-то безразличие и непонимание всего происходящего.

Спали мы на нарах, покрытых одной соломой. В баню не водили по полгода. Так и ходили грязные и завшивленные. Запросто брали под мышкой целую щепоть вшей и давили.

Всякий раз, когда нас выводили в баню, мы прощались, думая, что ведут в крематорий. В очередной банный день всем «остарбайтенам» давали по лимону. Иначе огромное расстояние от лагеря до санпункта преодолеть вряд ли кто-нибудь смог бы. С окраины Бремена мы шли пять километров до центра города под охраной. Только за один такой марш-бросок погибали по нескольку человек. Но падать было нельзя - сразу пристреливали и бросали в кювет.

Выходных не было. Правда, воскресенья были, но за черпак вареного проса всем предлагали выйти на строительные работы недалеко от лагеря. И мы, изможденные, ползли на дополнительные каторжные работы за несколько ложек каши. А потом загибались от мучительных болей.

 

Немцы чуяли близкий конец
 

Конечно, простые немецкие рабочие этого завода сочувствовали нам. Однако помогать русским было строго запрещено, иначе - в концлагерь или на фронт. Немцы боялись. Но все же находились смельчаки, которые тайком подкармливали нас. Однажды один немецкий рабочий позвал меня пальцем и указал на железку, где лежал маленький сверток. Я подошел, взял его. Там оказались яблочные очистки. Это был настоящий подарок!

Вообще говоря, отношение немцев к пригнанным из России менялось в зависимости от хода войны. Когда наши перешли в наступление, отношение их стало заметно мягче. А фразы «Гитлер - капут» мы стали слышать от рабочих постоянно. Так прошел 42-ой, 43-й год. А после Курской битвы и Сталинграда мы почувствовали настоящий страх немцев. Американская авиация через каждые два часа совершала массированные налеты ночью и днём. По ночам нас закрывали в лагере, и во время бомбежки мы каждый раз мысленно прощались с жизнью. А днем бежали кто куда. 

Наш лагерь, к счастью, разбомблен не был. А вот соседний – «Багвард» - полностью сгорел вместе с несколькими тысячами заключенных. Горело вокруг много, поскольку с самолетов бросали помимо простых бомб еще и фосфорные. А от раскаленного фосфора горели даже камни.

 

Зазывали в армию генерала Власова
 

Немцы, чувствуя, что их конец близок, стали демонстративно подкармливать русских, а позднее - брать работать к себе на участок. А там уже кормили нас, чем могли.

Потом прекратили выгонять на работу в выходной день. Даже стали выпускать на два-три часа на прогулку вне лагеря, заставляя нас пришивать к одежде печатный знак «ост». Потом установили плату за труд. Чисто символическую, конечно, 10-15 марок в месяц (это где-то два рубля), но сигареты купить можно было.

Многих заключенных забирали мелкие предприниматели на свои швейные или хлебо­булочные фабрики. Хозяин давал за русского расписку и использовал его труд. Так наши становились вольными. От них мы, оставшиеся в лагере, узнавали потом новости с фронта.

Был такой факт в 44-ом году. Вдруг на всю площадь по радио стали агитировать угнанных русских вступить в Русскую освободитель­ную армию, так называемую РОА. Тогда из заключенного ты превращался в солдата. Запомнил имя генерала, который проводил агитацию против советской армии - Власов. Многие из других лагерей шли в РОА, чтобы покончить с лагерной жизнью, а из нашего - ни один.

 

Когда придут ваши, скажи, что я был хороший…
 

Наши войска все дальше и дальше продвигались вглубь Германии. Руководство лагерей зашевелилось. Всех «вольных» стали опять загонять в лагеря. Бомбардировки американцев и англичан были практически круглосуточными. Союзники предпочитали сначала разбомбить город, а потом взять его без единого выстрела. Не то, что наши: брали города пехотой, чуть не голыми руками, с огромными человеческими потерями, крича «за Родину, за Сталина!».

Вскоре сами лагеря стали полностью или частично перемещать к границе Бельгии и Голландии. Заключенных вели пешком. Мы знали, чем грозит нам этот марш-бросок на многие сотни километров. Ослабевшие люди умирали прямо на ходу. Или их просто пристреливали.

Когда настал наш черед, я залез в женский барак на верхние нары в самом углу и закрылся одеялом. Всех выгнали, а меня не заметили. Так пролежал я несколько часов. Меня обнаружил новый полицейский, который зашел в барак с обходом. Он выхватил пистолет и прицелился в меня. Почему он тогда не выстрелил - одному Богу известно. Так я остался в лагере при заводе в числе еще 50-ти русских. Потом я стал понимать причину такого великодушного ко мне отношения. Немцы, чувствуя близкую развязку, частенько говорили нам: «Когда придут ваши, скажи им, что я был хороший».

 

Англичане ненавидели русских
 

В 45-ом нас освободили англо-американские войска. Американцы забросали нас едой, привозили продукты и, вообще, относились к нам по-дружески. Бывшие лагерники стали свободно разгуливать по улицам города. Однако через некоторое время выяснилось, что русские заключенные грабят брошенные немецкие дома, были случаи убийства немцев.

Американцы в срочном порядке решили согнать всех нас в Бремен, в «Марино-лагерь» - своеобразный пересылочный пункт, где раньше располагались немецкие военно-морские силы. Снова мы оказались за решеткой при охране.

Но теперь нас охраняли англичане. Они, в отличие от американцев, были по отношению к нам очень жестоки, часто избивали без причин. Они просто ненавидели русских.

Помню, в «Марино-лагере» был организован большой пересылочный пункт. В зале под названием «Большая контина» стояли сотни столов с представителями многих стран мира, которые предлагали всём лагерникам (а, кроме русских репатриантов там были еще и п­ляки) ехать на работы в их страны.

Желающих русских охотно регистрировали и рассказывали о том, что «на родине вас ждут Сибирь и соленые озера». Представители других стран уговаривали нас ни в коем случае не возвращаться, а записаться в развитые страны Запада и Америку. Многие русские туда записались.

 

Родина вас простит. А за что???
 

Но мы тогда почему-то сомневались в том, что эти «представители» запада настоящие. Нам казалось, что под их личиной сидят НКВД-эшники, которые просто «прощупывают на прочность советских репатриантов». Поэтому я и мои близкие друзья не записались никуда, боясь наказания.

И правда, советская агитация была не меньшей по распространенности. Один из таких ярых агитаторов был генерал-лейтенант Голиков, который разъезжал по всей Германии и агити­ровал за Родину. Он красноречиво призывал всех вернуться назад, вне зависимости оттого, попали ли вы в плен или были угнаны в Герма­нию на принудительные работы. «Родина вас простит!» - провозглашал он. А мы, измученные, исстрадавшиеся, не понимали: за что?!! За что нас прощать?! Что мы сделали?!

 

Только тогда до нас дошло, о чем нас предупреждали…

 

И вот настало время, когда американское военное руководство стало отправлять нас в Магдебург на Эльбе. Там, в замке какого-то графства происходила встреча американского и советского правительства. Решено было передавать освобожденных «арестантов» нашим через мост. Мы готовились к этому, с нетерпением ожидая отправки домой. Одно только омрачало наше настроение: перебежчики, которые уже успели побывать на Родине, настойчиво говорили нам: «Не возвращайтесь! Мы уже были в Москве. Там всех забирают и сажают в тюрьмы и лагеря!» Все были в замешательстве. Верить этому или нет? Но когда настал тот незабываемый момент, и нас повели по мосту для передачи нашим частям, захватило дух: неужели мы дождались?.. Неужели выжили?.. Неужели увидим родных?..

Наши военные приняли нас «из рук в руки» и рассортировали по группам: комсостав отдельно, рядовые - отдельно, прочие - отдельно. Комсостав оставляли до выяснения дел, а остальные стали заниматься демонтажем заводов. Я, среди немногих, оказался в советской части Магдебурга, у наших. А те, кто остался «до выяснения», снова оказались за колючей проволокой. Опять кусок хлеба, опять баланда. Вот только тогда до нас стал доходить смысл предупреждений американцев и перебежчиков.

 

Родина и НКВД «открыли нам свои объятья»
 

Потянулись долгие дни. Мне повезло. Я, имея хороший голос, пел в небольшом ансамбле, который остался от крупного музыкального коллектива, выступавшего еще на пересылке, поэтому к работе привлечен практически не был. Но, как оказалось, до возвращения на Родину было еще далеко. Нас пропускали через всякие комиссии, которые большинству добро на поездки не давали.  Всех их посылали на шахты и на другой тяжелый труд. НКВД решило, что тем, кто уезжал в СССР, нужно минимум два-три года отработать на тяжелом труде. Однако мне опять повезло: как неплохому певцу и артисту все-таки дали персональное разрешение - документ прямо до Херсона.

В декабре 1945 года я вернулся домой к родителям. Радости не было конца. Никто и не чаял видеть меня живым. Друзья помогли устроиться на работу тренером по легкой атлетике в общество «Спартак» и преподавателем в Гидрометеорологический техникум.

Казалось, ничто больше не могло нарушить мою жизнь. Однако предсказаниям американцев суждено было сбыться. В сентябре 46-го меня вызвали в НКВД. Допросили, выяснили все обстоятельства, при каких я попал в Германию, и отпустили, приказав явиться на следующий день. Когда на завтра я пришел, меня уже не отпустили. Впереди были десять лет Магадана. Но это - другая история.»

 

Дедушка дожил до 86 лет.Несмотря на трагическую участь угнанного в Германию, на кошмарные десять лет наказания в лагерях Магадана, он ни разу не упрекнул свою Родину в несправедливости, не высказал ни слова обиды за погубленную свою молодость. Он ушел, сохранив в душе преданность своей стране и  великий патриотизм, который, к сожалению, утрачен  и обесценен последующими поколениями. Я горжусь своим дедом и тем, что ношу его фамилию.