Накопить на эвтаназию с пенсии невозможно: как умирала мама журналиста ПроГорода
- 21 июля 2021
- 16+
- Полина Климова
Молодая женщина сгорела за пару месяцев.
И снова привет, читатель. Помнишь меня? Я – Полина Климова, журналист ПроГорода. Я была первой, кто рассказывал свою историю в рубрике «Редакция с лицом». (О том, как в 16 лет попала в детский дом). И как на свечке в детском лагере, очередь снова дошла до меня. Сегодня я расскажу о том, как умирала моя мама. Я не претендую на уникальность и душещипательность: не я первая и не я последняя. Прошло 9,5 лет и единственное, что я могу сейчас – написать о ней. Это мой посмертный акт милосердия. Мам, это тебе.
Свадьба родителей, 1989 год.
Лето 2011 года было ужасным. Особенно август. Мне пришлось делать две крайне нелюбимых мною вещи. Первой была поездка в Сахареж (ненавижу лагеря) и вторая – путешествие к бабушке в Вологду. (Вологжане, простите меня, но там даже хуже, чем в Ярославле). После того, как грядки были прополоты, музеи обхожены, книжки прочитаны, а пиво выпито – хоть убей, я не знала, чем себя занять. Надо позвонить маме, спросить, когда домой приехать можно, а то меня тут уже всё бесит. Сначала она просто не отвечала мне несколько дней. Ладно, думаю, наверняка с ухажёром тусуется. Потом она не абонент, её благоверный тоже – да и чёрт с вами, отдыхайте как хотите.
Чуйка проснулась день на четвёртый, когда моя тётка (мамина старшая сестра) и её муж (соответственно, мой дядя) – приезжали на дачу какие-то смурные и были весьма не словоохотливы. День пятый – я ещё ничего не знаю. На шестой сказали: «Лена в больнице, собирайся, мы уезжаем».
Новый 1998 год.
Моя мама, как и её ухажёр – оба врачи, поэтому мне весьма спокойно объясняли, что это обычная операция, ну вот так, да, прихватило, но сейчас всё хорошо. А потом её благоверный Михаил (я изменила имя) отвёл меня в сторону и сказал: «Поля, у неё рак. Когда делали операцию на кишечнике, нашли опухоль. Сразу «четвёрку». Это ******». Я узнала о её диагнозе 22 августа 2011 года. Мне 16, я верю в чудеса медицины типа химиотерапии, ну, думаю, без метастаз обойдётся. Она точно поправится, ведь моя мама не может умереть. Я пишу у себя в Твиттере: «Мама, не бойся, рака нет».
Я не знала тогда, что жить ей осталось 5 месяцев. В начале сентября ей сделали операцию по удалению опухоли. 7 сентября разбивается «Локомотив». Я помню, как она плакала, ей было так жалко ребят… А я была в прострации и думала о том, что они не намного меня старше. Теперь, когда я хожу мимо них на кладбище, мне всё ещё не по себе – теперь я их старше. Всё ещё топчу эту землю, а не мама, ни они – уже не встанут.
Я помню, когда после операции по удалению опухоли её перевели из хирургического в обычный корпус онкологички и ей только тогда сказали, что у неё за диагноз. Я помню, как она сидела в столовой, опустив голову. Плечи сотрясались от беззвучных рыданий и она еле выговорила: «Я врач, я ведь знаю, что произойдёт. Мне страшно».
Осень мама провела в больнице. Делали «химию», Михаил ездил в онкоцентр имени Блохина в Москву. Одним словом, надежды были. Мама ещё ходила и чего-то хотела в этой жизни: чтобы я ночевала с ней, удобную кровать и сухарики с сыром. Уж не знаю, как, но мне разрешали с ней ночевать. Мы были вдвоём в палате, а она перекладывалась с кровати на кровать, видать, неудобно было. Бедная моя! Ты уже начала сильно худеть, твои скулы впали вовнутрь, кожа пожелтела. Стала чаще жаловаться и реже улыбаться. Ты ведь никогда такой не была.
Я, мама, фотографирует дед. Мы в деревне Чирково. 2002 год.
А перед Новым годом тебя выписали домой умирать. Потому что надежды вылечить тебя испарились очень быстро. Особенно у твоего лечащего врача. Мне кажется, я даже помню его фамилию. В общем, чтобы не портить статистику по больнице, умирайте дома.
«Лирика» и «Трамадол» перестали тебе помогать. Пришлось подключать тяжёлую артиллерию (это точно конец). А вы знали, что есть специальная «карта боли»? Раковый больной описывает что, где, с какой периодичностью и каким образом у него болит, а врач соотносит с этой картой – в результате, пациент получает (чаще всего нет) морфин. На самом деле врачи не любят выписывать его из-за того, что это препарат строгой отчётности, во-вторых - это наркотик, хоть и медицинский, а ответственности – вплоть до уголовки.
Но нам повезло – удалось выбить морфин, участковый терапевт оказалась вменяемой. Из неприятного: один раз мы потеряли ампулу (да, их надо сдавать) и терапевт ходила к нам через день – а вдруг мы сами ставимся? Господи, лучше бы в России разрешили эвтаназию. А то у больных с пенсии не очень откладывать получается.
За 5 месяцев до того, как мама узнала свой диагноз.
Тебе осталось жить 2 месяца. И теперь лечение превратилось просто в паллиативную помощь. У тебя сбился режим дня: ты почти не спала и металась в каком-то очень тяжёлом забытьи. Ты пока в сознании, но уже очень плохо говоришь. Я всё ещё слышу, как ты шепелявишь: «Полюшка, солнышко, погладь меня, пожалуйста». Не переживай, что у тебя так неловко выходит, просто метастазы атаковали мозг. Теперь можно вести обратный отсчёт… Ты звала меня, но я не приходила. Я была как героиня рассказа Чехова «Спать хочется». Мне в школу надо было утром. Прости меня…
Ты перестала даже пить, а в истории поисковых запросов появилось «Цены на кладбищах в Ярославле». Даже когда человек умирает дома, по сути у тебя на руках, ты даже к таким паршивым хлопотам успеваешь привыкнуть и как-то даже не думаешь, что он умрёт рано или поздно. Как будто так всегда будет...
5 февраля 2012 года, 12:34. Звоню ментам и в похоронку. Неужели это всё?